О Девочке, Крылатой, Кошке, Волчице и Драконе...
читать дальше
Маленькая девочка плакала. Тихо, навзрыд, уткнувшись в колени и сжав руки в кулаки, приглушая тихие слова, невольно срывающиеся с губ. Плакала, как привыкла, чтобы никому не помешать, чтобы никто не услышал из-за стенки, чтобы никто не пришел со своим напускным сочувствие и пустым равнодушием внутри. А еще хуже - с укором в глазах, с глухими словами: "Хватит рыдать" или "Не тебе одной тут плохо, но я-то терплю". Она плакала, выпуская свою боль и обиду, как умеют плакать лишь дети - без ненависти к самой себе за свои слезы, слабости и обиды. Плакала, чтобы стало легче. Плакала, потому что никого не было вокруг и никто не могу услышать и придти на помощь. Она была одна, где-то за гранью живого мира, в темноте и пустоте, в безвременье и тишине, в темном пространстве Нигде. Она просто плакала, потому что не могла не плакать, потому что было нестерпимо больно, холодно и одиноко. И никто не приходил на помощь маленькой девочке, и никто не хотел сказать, что просто любит ее, и ей не о чем плакать. Она плакала, и плакало ее разбитое сердце...
Где-то вдалеке, в таком же бесконечном безвременье и пустоте, в бесконечности, за гранью миров, плакала гордая воительница, никому даже сейчас не показывая своих слез. Они были глубоко в душе, никак не выглядывая наружу, спрятанные в самые потаенные уголки черной, напоказ холодной души. И слезы ее были связаны со старой болью, старой обидой, с тем, как ее использовали когда-то... и с тем, как от ненависти и мести сгорело дотла все хорошее, что в ней было. Остались лишь гордость, лишь вечная усмешка на лице, лишь пустой взгляд в вечное небо - единственный приют. Больше не было любви, не было доверия... не было ничего, способного вернуть свет в душу. И эта пустота, это вечное Нигде, казалось крылатой воительнице отражением самой себя. И оттуда не было никакого выхода, никакого спасения. И хотелось плакать. Там, глубоко в душе, не выдавая своих слез ничем, скрывая их, даже не допуская мысли, что их можно выставить напоказ, когда никого нет вокруг. Допустим был лишь пустой взгляд в небо, которого не было в Нигде, и кривая, едва заметная усмешка.Она плакала от предательства, которое никогда не простит. Предательство, лишившее ее всего, и подарившее новый путь - путь чужой крови и смертей, без жалости, лишь по собственным нормам справедливости и по своему, внутреннему закону. Предательство, которое выжгло сердце. Предательство и старая боль... и пустой взгляд в небо, и невидимые никому слезы, которые нельзя никому показывать...
Там же, в Нигде, было плохо и женщине-кошке. Слез не было - ни в душе, ни в сердце, ни на виду. Слезы она предпочитала показывать лишь тогда, когда ей было нужно, чтобы манипулировать тем, кто ей нужен. Надавить на жалость, вызвать сочувствие, заставить поделиться чем-то или просто помочь, вызвать одобрение общественности слезами наигранного сочувствия, облегчения и милосердия. Слезы для нее - лишь средство для достижения цели. Наедине с собой женщина-кошка не позволяла себе такого притворства, она не любила лгать себе, она была цинична. Она не верила в любовь, она верила и жила лишь страстью, от любовника и до любовника, получая от них то, что ей нужно - тепло, чтобы согреться, а потом уйти. Она не знала, что такое сожаление, что такое "пустая жизнь" и не понимала, как можно жить иначе. Она была кошкой, которая гуляла сама по себе, и у которой никогда не было дома. И сейчас ей было плохо, потому что некуда было идти - очередной "любимый навечно" был только что покинут, возвращаться было некуда, а тепла пока что хватало, чтобы не искать кого-то нового и начинать новую игру-ложь, игру-жизнь, в которую порой верила она сама. Женщина-кошка свернулась клубочком и лежала в темноте, не замечая, что вокруг ничего нет, привыкнув к чувству пустоты, и ей не хватало чего-то важного... ей просто не хватало тех, с кем можно было бы поделиться полученным добром. Она была одинока, но слишком горда и независима, чтобы это признать. Поэтому ей было просто плохо, без всяких на то, как сама она считала, причин. Ей просто было плохо...
Был и еще кое-кто в бесконечной пустоте, кто просто устал. Жизнь ее подходила к концу, как сама она чувствовала. Детство прошло, молодость отгорела, зрелость подходила к концу, на душе обосновалась старость. Больше ничто не тревожило быстрый ум, не хотелось гнаться за очередным кроликом, сбиваясь с лап и убиваясь дикой охотой, не было желания искать сильного самца, чтобы дать хорошее потомство. Да и не было больше возможности, чтобы подарить миру новую жизнь. Весна, лето и осень жизни прошли, приходила зима, а вместе с ее сединами и мудростью приходила усталость от суеты, от длинных дней и бессонных ночей, освещенных светом проказницы-луны, которая манила куда-то и зачем-то. Ничего не хотелось, много уже не моглось. Оставалось лишь поделиться с кем-то своей мудростью, своими знаниями, научить жизни молодых волчат, чтобы со спокойствием закончить жизненный путь, зная, что жизнь удалась, и что память о тебе будет жить в ком-то другом вместе с твоими знаниями, не растраченными даром. Но было некому передать это, груз давил на плечи, пробуждая чувство усталости и незавершенности, вызывая тяжелые, грустные вздохи. Она просто устала и хотела поскорее уйти, чтобы на ее место пришло новое поколение, чтобы жизнь продолжалась, ведь она крепко знала, что нет смерти, есть лишь жизнь, бесконечно рождающая саму себя. Она просто устала от жизни...
Последний, находящийся в Нигде, в отличие от остальных, прекрасно знал, где он и как там оказался. Более того, он мог спокойно передвигаться по пустоте и не теряться, всегда выбирая верный путь, ориентируясь по каким-то внутренним ощущениям. Но и ему было плохо. Да, даже драконам не избежать чувства холода и одиночества, и даже самые бесшабашные создания рано или поздно чувствуют необходимость в ком-то, с кем можно просто сыграть в карты на желания. Он летел по пустоте и думал, что жизнь сложилась неправильно, наделив его такой силой, но оставив одного в темноте, помогать другим, выводя их отсюда, но не имея возможности выбраться самому. И дар свой он уже воспринимал как проклятие, и хотелось упасть наземь, чтобы больше не подняться... хотя бы несколько вдохов и выдохов. Он слишком много думал, и от этого страдал, предаваясь самобичеванию и слишком рациональной оценке ситуации, собственных поступков... не умея жить так, как хотелось. А жить ему хотелось весело, незабываемо, ярко. Подшучивая над другими, купаясь в вечном небе, чувствуя встречный ветер, играя в азартные игры, смеясь. Он страдал, сам не понимая, отчего - не от одиночества, но от недостатка близкого общения; не от холода, ведь в Нигде не бывает ни холодно, ни жарко, но от недостатка тепла; не от дури, но от незнания; не от ненужности, но от желания чего-то большего... Он просто страдал и просто не знал, почему...
Издалека послышался детский плач, заставивший отвлечься от своих мыслей и изменить полет с свободно-расслабленного, бесцельного на сосредоточенно-быстрый, спеша на помощь кому-то неизвестному. Маленькая девочка, совсем одна. Плачет, словно лишилась всех и разом, но очень тихо, словно так и ждет, что кто-то снова обидит ее. Слова утешения она не поверит, но ей нужно помочь, утешит, заставить улыбнуться, чтобы высохли слезы... А свои беды могут и подождать...
Возможно, невозможно различить черное крыло на фоне полной темноту, но что-то сверкнуло высоко там, где должно было быть небо, и пришлось взять себя в руки, запретив себе даже незримые слезы. По душе прокатилось недовольство, что уединение было нарушено, но оно быстро сменилось чем-то, что было давно забыто... Интерес? Любопытство? Надежда?.. Не раздумывая долго, Крылаятая решительно оттолкнулась от пустоты и полетела вслед за неизвестным, намереваясь хотя бы спросить: "Какаого черта..?!"
Тишина была резко нарушена безнадежным и очумелым: "Ааа!", заставившим поднять голову от колен и посмотреть наверх. А после и отшатнуться. А вы бы не отшатнулись, если бы на вас падал огромный дракон, кувыркаясь в воздухе, словно учился делать сальто, и кричащий что-то о том, что не ожидал такой подлости от своей памяти - забыл, как летать! Кувыркнувшись в последний раз, он с громким "плюх" шмякнулся рядом, и в то время, как удивление немного отступило и появилась возможность спросить: "Ты кто?!", прямо в лоб спросил: "Ну раз ты тут, давай в дурака сыграем, а? Сто лет не играл!"
Где-то рядом неожиданно раздался смех ребенка, которому вторило нарочито обиженное сопение, заставившиий поднять голову с лап и оглянуться. Детеныш? Тут кто-то есть, кроме нее? Или два? По сопению не понятно, маленькое существо это или большое. Логика подсказала, что, должно быть, все-таки маленькое - слишком по-детски обиженные нотки слышались в голосе. Два детеныша, и не слышно никого из старших, а нюх подводит, не давая возможности найти нужный ответ на расстоянии... Забыв на время об усталости, пришлось подняться на лапы и пойти в ту сторону, потому что недостойно это - не помочь двум маленьким волчатам, отбившимся от стаи!..
Порыв ветра, которого не ждали в бесконечном Нигде, заставил лениво приоткрыть зеленый глаз и глянуть в ту сторону. Такие ветра гуляют лишь в преддверии весны, когда в воздухе витает обещание тепла и жизни, заставляя пробудиться от вечной спячки, и ей об этом было хорошо известно. И ей просто необходимо быть там, где теплее! Ведь вдруг там найдется кто-нибудь, кому она безропотно позволит погладить себя за ушком?.. С чувством собственного достоинства, она поднялась, и плавно пошла туда, откуда дул ветер, обещающий тепло. Вскоре он же донес до чуткого кошачьего слуха голоса и смех, и она поняла, что пришла в какое-то очень правильное место, откуда не скоро захочет уйти...
Так они и встретились...