Asse fomiere forash... * Храните меня, мои ангелы. Чтобы та, что спит, однажды проснулась...
P.S.Я только что закончила писать, еще не перечитывала и не вычитывала. И потому слегка не в курсе, что у меня получилось, так что... В общем, возможно, все совсем плохо и у меня не получилось передать то, что я изначально хотела х)) За это приношу свои глубокие извинения. Если когда-нибудь возьмусь исправлять, сделаю лучше.
Эпиграф.
Эта история записана для Виньевица-полынница, которой я хотела когда-нибудь прочитать это вслух.
То, что написано дальше - всего лишь одна история о Городовых. Но я не знаю, будут ли остальные записаны мной, или же вам предстоит их узнать из других источников.
Знайте одно - Город живет.
Городовые.
Это случилось в полдень. На людной улице почти в центре города. В условиях, которые совсем не подходят для начала страшной сказки.
Малахитовые глаза в толпе. Хитрый прищур, почти хищная улыбка. Белая шапка, прикрывающая лоб и прячущая коричневые волосы с рыжим отливом. Веснушки. Мнимо скромная, но одним своим взглядом вызывающая. Помню, меня удивило, что никто не оборачивается, чтобы посмотреть на нее - более того, люди будто совершенно не замечали ее, безлико обтекая, словно очередной фонарный столб или афишу.
Подняв глаза от противной грязи, еще утром бывшей снегом, я столкнулась с ней взглядом и тут же замерла в двух шагах от нее. Хищная улыбка стала чуть шире. В мыслях скользнула глупая мысль, что девушка с малахитовыми глазами ждала именно меня.
- Ты действительно настолько сильно хочешь исчезнуть?
Голоса, топот, чпокание под ногами, гул и прочие звуки большого города неожиданно словно отходят на второй план, и я отчетливо слышу этот вопрос, будто нет между нами никакого расстояния. И не возникает сомнений, что слова адресованы мне. Мне кажется, что ответ других горожан был бы очевиден, и вопрос был бы бессмысленным. Я сглатываю и... ничего больше сделать не успеваю.
Скрежет лопаты об асфальт в тщетных попытках избавить улицы от "снега", который не примолк с остальными звуками, но и замечен мною до этого не был - слишком привычно, - внезапно смолк за спиной. Следующее, что я почувствовала - боль от удара по голове тупым и, подозреваю, плоским металлическим предметом.
Потом наступила темнота.
читать дальше***
Я пришла в себя в какой-то подворотне. Под щекой ощущался снег, в теле - легкость, в голове - туман, будто все мысли спутались в клубок и истончились, чтобы их уж точно невозможно было ухватить и распутать. Больше я, как ни странно, ничего не ощущала. Вокруг не было ни одной живой души.
Подняться меня заставило смутное ощущение, что со мной что-то произошло и нужно срочно бежать, звать на помощь. Опираясь на стену и кончиками пальцев чувствуя ее прохладу, направилась прочь из этого тупика.
Улица, на которую я вышла, была мне незнакома. Прохожих почти не было. А те, что были, будто не замечали, как я к ним приближаюсь и пытаюсь протянуть руку - говорить отчего-то не выходило. Только один странно поежился от моего пристального взгляда. А вскоре мне и вовсе стало не до попыток найти контакт с окружающими - на меня, размахивая руками и сияя счастливыми глазами из щелочки между шарфом и шапкой, понесся маленький ребенок. Я испытала такой страх, который никогда не охватывал меня в жизни. Развернувшись, со всех ног побежала, не разбирая дороги... и не замечая, как ноги отрываются от земли, и бежать я продолжаю по воздуху.
В себя пришла только на крыше ближайшего дома - он был довольно низким для мегаполиса, вероятно, какая-нибудь школа или детский сад. Именно там я почувствовала что-то неладное. В поисках ответов, пытаясь понять, как очутилась на такой высоте, прошла несколько шагов и посмотрела себе под ноги. На снегу, там, где была я, остались птичьи следы. Я закричала, но вместо человеческого голоса услышала лишь вороний крик...
***
Я стояла у витрины магазина, поворачивая голову то на один бок, то на другой. Мне было уже известно, что, если долго смотреть в зеркало, отражение птицы начинает медленно таять, и появляюсь я. Такой, какой была в тот самый день - черные волосы торчат в разные стороны, на тяжелые сапоги налипла грязь, которая также красуется и внизу слишком длинных для меня штанов, расстегнутая куртка не скрывает футболки под ней (я всегда любила хвастаться, что не мерзлявая), но главное - амулет с удивительным камнем, который меняет свой цвет, если его наклонить. Мне говорили, что он оберегает от бед. Теперь я в сомнениях, не сработал он или поработал слишком хорошо, избавив от всех проблем скопом. Я ведь мертва теперь, да?
А еще забавно было наблюдать за пограничным состоянием отражения- когда птица еще не совсем исчезла, а девушка не обрела достаточной плотности. После некоторых наблюдений, я поняла, что по желанию этот момент можно было задерживать, что хорошо - мне хотелось изучить, что делает птица, когда я совершаю то или иное действие. Чувствовала я себя человеком - ощущала свои ноги, голову, шею, могла поднять и посмотреть на свои руки, даже встать на мостик при большом желании. Птица этого не могла. И в зеркале отражались совершенно другие движения. Чаще всего ворона просто стояла неподвижно или спокойно прохаживалась из стороны в сторону. Но было и несколько связанных движений: я наклоняла голову - и она наклоняла ее; я приглаживала волосы, поправляла одежду или прикасалась к амулету - она начинала чистить перья; я разбегалась - она взлетала. Это было интересно.
Прохожие, как я убедилась, видели меня только птицей. И они действительно не замечали меня. Я безнаказанно могла следить за кем-то и никому не приходило в голову сдать меня в полицию, обзывая подозрительной личностью. Я училась смотреть так, как всегда мечтала - внимательно и ничего не боясь, не смущаясь, не одергивая себя, потому что это невежливо.
Три дня не высовывалась дальше подворотни и улицы - привыкала к себе и к своему положению. И украдкой надеялась, что появится та девушка с малахитовыми глазами или "дворник", так умело и нетрадиционно обращающийся с лопатой, и объяснят мне, что произошло и что мне теперь делать. Никто не появился. Зато было замечено много интересного.
В первый день, немного отойдя от шока, я задалась, пожалуй, довольно глупым вопросом, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей и поспешных выводов. Сидя на крыше, пыталась вспомнить, что едят вороны, и задавалась вопросом, как добыть пищу. Ничего, кроме хлеба, брошенного сердобольными или просто рассеянными прохожими, в голову не приходило. Вопросы отпали сами собой, когда ни к вечеру первого дня, ни к утру, ни к ночи второго дня мне не захотелось есть. Совершенно. Даже не было довольно привычной мысли, что это нужно, которая преследовала меня по жизни - я никогда не питала страсти к еде и часто приходилось есть без всякого на то желания.
Также я не чувствовала холода. Нет, тактильные ощущения остались, я все еще ощущала, что снег холодный, но сама - не замерзала. Не чувствовала и какого-либо дискомфорта от погоды или отсутствия привычных для человека удобств. Не было брезгливости от близкого соседства с мусорными баками. А также мне совершенно не хотелось спать. Все это подтверждало мои сомнения о том, что я уже не совсем живая.
Единственное, что не вписывалось в эту теорию - страх. Страх тогда, когда я впервые увидела, что оставляю птичьи следы. Любопытство, жгущее изнутри при взгляде на свое отражение. Паника, которую я испытала, когда ребенок побежал на меня. Возмущение и бессилие, когда я стала свидетелем похищения у одной прохожей сумки. Восторг от ночного города с птичьей высоты. Надежда, что это сон или что за мной придут и все объяснят... Я была сторонником мнения, что за смертью приходит если не забвение, то покой и пустота. Их не было, и это останавливало меня от поспешных выводов.
На четвертый день пришло понимание, что никто не придет, и ответы нужно искать самостоятельно.
***
Не знаю, сколько кружила над городом в поисках знакомых мест. Мне кажется, несколько раз я пролетела над одним и тем же районом, не узнавая. Было чувство, что за эти четыре дня город неуловимо изменился. Подозрения подтвердились, когда, устав бесцельно летать между домами, я опустилась на первый попавшийся фонарный столб и, поглядев вниз, увидела табличку: "2/36 Панкратьевский переулок". Моей первой мыслью было: "Не может быть!", ведь именно в этом районе я прожила всю свою жизнь, но... но сейчас я не узнавала это место. Никогда, сколько я себя помню, напротив дома с этой табличкой не было церкви.
Минут двадцать я рассматривала белые стены самой церкви и светло-голубые - колокольни, внимательно вглядывалась в зеленые купола, блестящие в закатном солнце золотые кресты, розовый забор и икону над входом. На то, как люди проходят мимо, а некоторые, перекрестясь, входят внутрь. Странное, непривычное зрелище... Нет, я ничего не имею против христианства в целом и церквей в частности, но из моей памяти еще не стерся супермаркет, который стоял здесь, сколько я себя знаю. Это было... очень странное чувство.
Услышав собственное встревоженное "кар", все-таки заставила себя вновь взлететь и полетела смотреть, что еще изменилось. Вход в метро остался на месте, магазины стояли так же, как раньше, даже сквер был на месте, не радуя в это время города пышной зеленью. Галдели воробьи, облепившие куст так, словно молодые листики, шуршали шинами машины, о чем-то переговаривались люди, гудели провода... И за всем этим шумом я не сразу услышала веселый смех:
- Эй! Э-эй! Ты, в курточке, лети к нам! Мы тебя здесь еще не видели!
Повернувшись, я увидела поистине сюрреалистическую картину - на ветках дерева, спокойно, словно на какой-нибудь скамеечке, сидели три девушки. Одна, что сидела на ветке повыше, была одета в настоящий русский сарафан с вышивкой. У нее была длинная коса и милое, румяное личико - ей можно было бы дать максимум лет шестнадцать, но в глазах было что-то странное... да и выглядела она не как современная девушка, решившая нарядиться в народный костюм, а словно действительно была из другой эпохи. Вторая, на ветке пониже, в свою очередь словно задержалась в XX веке - на ней была строгая коричневая юбка до колен и белая рубашка, явно парадная, заткнутая за пояс. Впрочем, будь ей лет шестьдесят, я бы не обратила на это внимание, посчитав нормальной одеждой, но она была молода, не старше двадцати трех. Ее сложно было назвать красивой - просто лицо, без изысков, с неуловимо немецкими чертами, крепкое телосложение, волосы забраны наверх в строгой, но немного растрепанной прическе и руки, испачканные в машинном масле. Но улыбалась она приветливо и, скорее всего, именно она меня окликнула. Третья, устроившаяся на самой низкой ветке с другой стороны дерева, была одета в белую ночную рубашку до пят. У нее были короткие светлые волосы и немного косые глаза разного размера; она улыбалась, глядя куда-то перед собой, и молчала. Возраст и национальность по ней определить было сложно.
Присев на фонарный столб напротив них, чтобы видеть всех троих, я разглядывала девушек так долго, что... в какой-то момент их очертания начали таять, как мое отражение в зеркале, и на их месте появились черные с серым птицы - вороны. Пораженная увиденным, взмахнула руками так, что чуть не свалилась вниз.
"Верхние" девушки засмеялась - русская девушка прикрыла рот ладошкой, немка хохотала, не стесняясь; "нижняя" осталась безучастна.
- Кто вы?.. - тихо, неуверенно спросила я, боясь, что сейчас они возьмут и исчезнут, точно мираж.
Ответ держала "средняя" девушка. В ее голосе едва уловимо действительно слышался немецкий акцент, жесты были уверенные и спокойные - сначала она приложила раскрытую ладонь к груди, а затем поочередно указала на остальных.
- Я Марьям. Это Аксинья, а это Наташа. Мы городовые. Как и ты.
- Кто?.. - переспросила я. - "И я"?..
- Ой, Маш, кажется, она новенькая! Как здорово! - с почти детской улыбкой воскликнула девушка с косой, которую мне представили, как Аксинью. И, уже обращаясь ко мне, добавила: - Тут вернее будет спросить не "кто", а "чьи".
Глядя на нее, хотелось улыбаться, но я была в смятении и замешательства, потому смогла лишь непонятливо нахмурить брови.
- Что это значит?..
- Мы - глаза и уши Городового, - пояснила Марьям. Наверно, пояснила. Мне, к сожалению, понятней не стало.
- Я все равно не понимаю... - беспомощно отозвалась я. - Что происходит? Четыре дня назад я увидела девушку с малахитовыми глазами, она задала мне вопрос, и меня стукнули по голове... Я очнулась, и увидела, что я птица. И... и... я думала, что я умерла! А когда я оглядывала город, он по-странному изменился... Я не понимаю, что происходит. Объясните.
Я смотрела то на одну, то на другую, стараясь ни на одной не задерживать взгляда слишком долго, чтобы они снова не начали пропадать. Но ответ пришел, откуда не ждали - та девушка, которая сидела ниже прочих, словно очнулась, посмотрела на меня более-менее осмысленно и проговорила негромко:
- Мы - городовые. Нас создал Городовой, вычеркнув из хода истории. Вытащил из контекста, понимаешь? Ты жила, как-то влияла на окружающих тебя людей... влияла каждый миг своей жизни, хотя бы просто тем, что была в том или ином месте, а не где-то еще. Но Городовой увидел вероятности будущего, в которых твое существование чем-то навредило существованию города. И тебя вырвали из контекста, словно тебя никогда не было. Тебя никто не помнит, тебя вычеркнули из их памяти, и поэтому история изменилась.
Глядя на нее и слушая, что она говорит, мне было намного легче поверить, что она сумасшедшая, эта Наташа. Но, посмотрев на Марьям и Аксинью, которые оставались серьезными, я поняла - если с ума сошла она, то и я тоже. Вот только никак не укладывалось у меня в голове, как это возможно - "вырвать из контекста"? Что это значит? И что это такое - "история изменилась"? Не в силах собраться с мыслями, я задала самый нелепый вопрос, какой только могла:
- А... куда исчез магазин на Сретенке?.. Откуда там взялась церковь?..
- Раз магазина нет в этой реальности, в реальности без тебя, значит, ты как-то повлияла на то, что он появился, - мудрым тоном заметила Наташа, глядя на меня чуть боком - так ей, кажется, было лучше видно.
- Да как я могла на это повлиять?! Я ведь не строить, даже не думала об этом! И денег у меня никогда не было, чтобы вкладывать в подобные проекты! И идей я никогда никому таких не подкидывала!
Наталья в ответ лишь рассеянно улыбнулась и покачала головой, словно общалась с ребенком, который никак не мог запомнить, что два плюс два - четыре. Вмешалась Марьям, спокойно пояснив мне:
- Мы очень редко так прямо влияем на ход событий. Часто хватает простого взгляда с каким-то прохожим, чтобы изменить его или свою жизнь. Или, наоборот, помешать кому-то невзначай коснуться друг друга...
Немка улыбнулась, поджав губы, но дружелюбно. Я смотрела на нее непонимающе, пока... перед глазами не замелькали какие-то картинки... полустертые видения из давнего прошлого... Я увидела маленькую девочку, в которой не без труда узнала Нину - мы с ней вместе ходили в один детский сад. Мне вспомнилось, как мы с ней дружили в те годы, играли вместе и были, что называется, "не разлей вода"... Самые счастливые мгновения моей жизни! Но не прошло и секунды, как я увидела другую картину - Нина сидела перед шкафом с игрушками и играла с мягким медвежонком, в полном одиночестве. Меня нигде не было, и какое-то седьмое чувство подсказывало, что меня и не могло там быть, никогда. И Нине было одиноко. Она одевала платочек на медвежонка и что-то рассказывала ему, а остальные дети словно не замечали их. Третья четкая картинка - Нина пришла с мамой в церковь, и пока та ставит свечку, девочка большими, восторженными глазами смотрит на икону и про себя просит доброго Боженьку, чтобы он послал ей друзей. Ее замечает какой-то прихожанин, и что-то неуловимо изменяется в его лице при виде маленькой девочки в белом платочке, при взгляде на ее искреннюю и открытую веру... Случайное, совершенно случайное событие, всего один миг, а за ним последовала целая череда событий. И когда Москонцерт не смог профинансировать свой проект относительно Храма Троицы в Листах, храма, который стоит там с 1635 года, который хотели превратить в концертно-репетиционный зал, знакомый того прихожанина вспоминает рассказ своего друга и... влияет на решение возобновил реставрацию, не дав тем самым снести уникальный памятник архитектуры и построить на его месте супермаркет. Всего одно случайное событие...
Вынырнув из этой круговерти собственной памяти и той истории, которая не существовала в моей реальности, я потрясенно посмотрела на девушек. Наташа вновь ушла в какую-то странную прострацию, а Аксинья, пересев на ветку к Марьям, с восторгом рассказывала ей о том, что, кажется, это правда - дочка Хозяйки Медной горы действительно приехала в гости к нашему Городовому. Я тихо кашлянула, привлекая их внимание, и потрясенно прошептала:
- Неужели всего лишь то, что я подружилась с Ниной... помешало случиться тому, что случилось?.. Как такое возможно?..
- Все мы связаны, - отозвалась немка, поглядев на меня.
- Да?.. Но... зачем... "вырывать из контекста"?.. Ну, не было бы этой церкви, но ведь никто особенно от этого не страдает... не страдал в моей реальности.
- Наташа же сказала: Городовой видит вероятности будущего. Значит, в том будущем, в котором была ты, произошло что-то, что поставило под удар существование города. И, чтобы этого не допустить, тебя убрали. Все просто. Если ты заглянешь в себя, ты поймешь, почему это случилось.
Я помотала головой - не хочу. Может быть, как-нибудь потом... но не сейчас. Сейчас на меня хватит вероятностей, воспоминаний и разветвлений реальности. Проведя ладонью по лицу, словно прогоняя морок, Вздохнула глубоко. И, посмотрев на Марьям, поинтересовалась осторожно, мысленно сложив что-то для себя:
- А вы? Вы тоже как-то могли повлиять на историю этого города? А ты, Марьям? Ты ведь не местная, я правильно понимаю? Значит, городовые могут летать из города в город?
Украдкой я взглянула на Наташу и Аксинью. Первая по-прежнему находилась в каком-то своем счастливом трансе - то, что он счастливый, можно было понять по блуждающей улыбке. А вторая спокойно сидела на ветке, покачивая в воздухе ногой, словно сущий ребенок. Каким-то седьмым чувством я понимала, что из всех нас она тут самая взрослая, но... все равно почему-то не желала говорить. Кстати, говор у нее был слегка необычный - звучало в нем что-то такое... словно старорусское.
Пока я переводила взгляд на девушек, избавляясь от видения ворон, Марьям принялась отвечать на мои вопросы:
- Нет, городовые не могут покидать своего города. В каждом городе - свой Городовой и свои городовые. Я оказалась московской городовой по, можно сказать, случайности. Тетка у меня тут заболела. Это было в тридцать восьмом году. Родственников у нее других не было, вот я и взялась ухаживать за ней... Она старая уже была, не долго жить-то осталось. А там уже война началась... и... в общем, если бы меня не вырвали из контекста, Москва была бы разрушена. Не буду вдаваться в подробности, как бы это случилось. Одно скажу - страшно бы это было. Правильно меня "вырвали". А вот Аксинья...
- Да сама уж расскажу, Маш, - отмахнулась красна девица и улыбнулась мне ласково - Я во времена Ивана Грозного жила, боярская дочка я. Пока росла, дружила с Анастасьей Романовной. Вместе с ней и на смотринах была, когда царь себе невесту смотрел. Как я радовалась, что его глаз не на меня пал! Я уже в ту пору влюблена была. Вскоре после царской свадьбы и замуж вышла... Да не о том речь. Я у Анастасьи в подружках ходила. И, когда у нее первый мальчик родился, я ему нянькой должна была стать... Он бы не утонул, и вырос бы славным парнем. Династия Рюриковичей бы не прервалась...
- И что в этом плохого? - с искренним интересом спросила я, когда Аксинья замолчала, о чем-то глубоко задумавшись - видно, погрузившись в те далекие времена. Грустно улыбнувшись, девушка отозвалась:
- А не знаю. Может, для Руси и лучше было бы так. А вот Москва... Москва бы сгорела. И потому я тоже городовой стала. А, ты знаешь, вместе с мальчиком Настасьи, и мой сыночек бы рос... Мы его так с мужем хотели... Я его даже в чреве своем еще не почувствовала, что уж говорить о том, чтоб на руках подержать...
Аксинья замолчала, и все остальные вместе с ней. Только город продолжал шуметь где-то рядом, только люди говорили между собой, не зная, какой диалог идет прямо над их головами... Это очень странное чувство - быть частью города, но и не быть ею одновременно. Невидимый, неслышимый среди людей, среди шума, домов, чьих-то жизней и судеб...
Пока тянулась наша тишина на троих, у меня что-то щелкнуло в голове. Посмотрев на Аксинью другими глазами, я уточнила:
- Постой... Значит, мне не показалось, и ты правда из XVI века? Получается, тебе уже почти пятьсот лет? А как же... получается, мы все теперь навечно городовые?
- Нет, что ты, - сухо улыбнулась Марьям, в то время как глаза ее улыбались по-настоящему. - У нас есть задание, выполнив которое, мы становимся свободными. Нужно записать сотню историй из жизни города и его жителей. Эти истории складываются в хроники города. Поэтому я и сказала, что мы - уши и глаза Городового.
- Эм... А как писать, если я, вот... - тут я взмахнула рукой, прикасаясь к снегу на проводе рядом - я его почувствовала, но взять не смогла, - ...все насквозь прохожу.
- Это фигурально выражаясь, - ласково отозвалась Аксинья. - На самом деле - нужно всего лишь по собственному желанию стать свидетелем всей истории. Ты пока еще не освоилась, но скоро узнаешь, что можешь кое-что еще, помимо полетов в виде птицы и разглядывания вероятностей, связанных с тобой.
- Ты сможешь отдаляться от птицы, - подхватила Марьям. - Ведь птица не может попасть в чужой дом - это выглядит странно. Ворона будет сидеть на подоконнике или просто рядом, а ты сможешь ходить по квартирам. Невидимая, бестелесная. Правда, не во все дома вход открыт... Но это ты потом поймешь. Потом, если это будет важно для истории, ты иногда сможешь заглядывать в чужие мысли. Одного только ты не можешь...
- ...влиять на события, - тихо закончила предложение Наташа, снова возвращаясь к нам. Кстати, интересно, а почему она стала городовой?.. - Что бы ни происходило на твоих глазах, ты не сможешь ни помешать, ни стать участником. Это будет порой очень тяжело...
Я кивнула, вспомнив, как уже недавно стала свидетелем ограбления. Интересно, тот случай можно уже считать историей? Вряд ли. Ведь у каждой истории должно быть начало и осмысленный, какой-то логический конец. Я ведь не знаю, что было в сумке у той женщины, что побудило так поступить грабителя, чем это все закончилось для него - его осудили или просто не нашли, или вовсе не искали? Невольно нахмурившись от этой мысли, поинтересовалась с любопытством:
- А сколько у вас уже историй?
- Шестьдесят три, - отозвалась Наташа.
- Сорок четыре, - ответила Марьям со своей поджатой улыбкой.
- Три, - спокойно сообщила Аксинья. На мой удивленный взгляд, она улыбнулась и пожала плечами: - Это наша обязанность, но никто не ограничивал сроки. Даже если я соберу всю сотню историй, уйти отсюда я до сих пор не готова.
Я кивнула и вздохнула. Как все это странно... Может, все-таки сон?.. Но город шумит, город живет, я чувствую его своею кожей. Я вижу то, что вижу, и знаю то, что знаю. И...
- Кстати. Меня зовут Екатерина. Можно просто - Рина.
Эпиграф.
Эта история записана для Виньевица-полынница, которой я хотела когда-нибудь прочитать это вслух.
То, что написано дальше - всего лишь одна история о Городовых. Но я не знаю, будут ли остальные записаны мной, или же вам предстоит их узнать из других источников.
Знайте одно - Город живет.
Городовые.
Это случилось в полдень. На людной улице почти в центре города. В условиях, которые совсем не подходят для начала страшной сказки.
Малахитовые глаза в толпе. Хитрый прищур, почти хищная улыбка. Белая шапка, прикрывающая лоб и прячущая коричневые волосы с рыжим отливом. Веснушки. Мнимо скромная, но одним своим взглядом вызывающая. Помню, меня удивило, что никто не оборачивается, чтобы посмотреть на нее - более того, люди будто совершенно не замечали ее, безлико обтекая, словно очередной фонарный столб или афишу.
Подняв глаза от противной грязи, еще утром бывшей снегом, я столкнулась с ней взглядом и тут же замерла в двух шагах от нее. Хищная улыбка стала чуть шире. В мыслях скользнула глупая мысль, что девушка с малахитовыми глазами ждала именно меня.
- Ты действительно настолько сильно хочешь исчезнуть?
Голоса, топот, чпокание под ногами, гул и прочие звуки большого города неожиданно словно отходят на второй план, и я отчетливо слышу этот вопрос, будто нет между нами никакого расстояния. И не возникает сомнений, что слова адресованы мне. Мне кажется, что ответ других горожан был бы очевиден, и вопрос был бы бессмысленным. Я сглатываю и... ничего больше сделать не успеваю.
Скрежет лопаты об асфальт в тщетных попытках избавить улицы от "снега", который не примолк с остальными звуками, но и замечен мною до этого не был - слишком привычно, - внезапно смолк за спиной. Следующее, что я почувствовала - боль от удара по голове тупым и, подозреваю, плоским металлическим предметом.
Потом наступила темнота.
читать дальше***
Я пришла в себя в какой-то подворотне. Под щекой ощущался снег, в теле - легкость, в голове - туман, будто все мысли спутались в клубок и истончились, чтобы их уж точно невозможно было ухватить и распутать. Больше я, как ни странно, ничего не ощущала. Вокруг не было ни одной живой души.
Подняться меня заставило смутное ощущение, что со мной что-то произошло и нужно срочно бежать, звать на помощь. Опираясь на стену и кончиками пальцев чувствуя ее прохладу, направилась прочь из этого тупика.
Улица, на которую я вышла, была мне незнакома. Прохожих почти не было. А те, что были, будто не замечали, как я к ним приближаюсь и пытаюсь протянуть руку - говорить отчего-то не выходило. Только один странно поежился от моего пристального взгляда. А вскоре мне и вовсе стало не до попыток найти контакт с окружающими - на меня, размахивая руками и сияя счастливыми глазами из щелочки между шарфом и шапкой, понесся маленький ребенок. Я испытала такой страх, который никогда не охватывал меня в жизни. Развернувшись, со всех ног побежала, не разбирая дороги... и не замечая, как ноги отрываются от земли, и бежать я продолжаю по воздуху.
В себя пришла только на крыше ближайшего дома - он был довольно низким для мегаполиса, вероятно, какая-нибудь школа или детский сад. Именно там я почувствовала что-то неладное. В поисках ответов, пытаясь понять, как очутилась на такой высоте, прошла несколько шагов и посмотрела себе под ноги. На снегу, там, где была я, остались птичьи следы. Я закричала, но вместо человеческого голоса услышала лишь вороний крик...
***
Я стояла у витрины магазина, поворачивая голову то на один бок, то на другой. Мне было уже известно, что, если долго смотреть в зеркало, отражение птицы начинает медленно таять, и появляюсь я. Такой, какой была в тот самый день - черные волосы торчат в разные стороны, на тяжелые сапоги налипла грязь, которая также красуется и внизу слишком длинных для меня штанов, расстегнутая куртка не скрывает футболки под ней (я всегда любила хвастаться, что не мерзлявая), но главное - амулет с удивительным камнем, который меняет свой цвет, если его наклонить. Мне говорили, что он оберегает от бед. Теперь я в сомнениях, не сработал он или поработал слишком хорошо, избавив от всех проблем скопом. Я ведь мертва теперь, да?
А еще забавно было наблюдать за пограничным состоянием отражения- когда птица еще не совсем исчезла, а девушка не обрела достаточной плотности. После некоторых наблюдений, я поняла, что по желанию этот момент можно было задерживать, что хорошо - мне хотелось изучить, что делает птица, когда я совершаю то или иное действие. Чувствовала я себя человеком - ощущала свои ноги, голову, шею, могла поднять и посмотреть на свои руки, даже встать на мостик при большом желании. Птица этого не могла. И в зеркале отражались совершенно другие движения. Чаще всего ворона просто стояла неподвижно или спокойно прохаживалась из стороны в сторону. Но было и несколько связанных движений: я наклоняла голову - и она наклоняла ее; я приглаживала волосы, поправляла одежду или прикасалась к амулету - она начинала чистить перья; я разбегалась - она взлетала. Это было интересно.
Прохожие, как я убедилась, видели меня только птицей. И они действительно не замечали меня. Я безнаказанно могла следить за кем-то и никому не приходило в голову сдать меня в полицию, обзывая подозрительной личностью. Я училась смотреть так, как всегда мечтала - внимательно и ничего не боясь, не смущаясь, не одергивая себя, потому что это невежливо.
Три дня не высовывалась дальше подворотни и улицы - привыкала к себе и к своему положению. И украдкой надеялась, что появится та девушка с малахитовыми глазами или "дворник", так умело и нетрадиционно обращающийся с лопатой, и объяснят мне, что произошло и что мне теперь делать. Никто не появился. Зато было замечено много интересного.
В первый день, немного отойдя от шока, я задалась, пожалуй, довольно глупым вопросом, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей и поспешных выводов. Сидя на крыше, пыталась вспомнить, что едят вороны, и задавалась вопросом, как добыть пищу. Ничего, кроме хлеба, брошенного сердобольными или просто рассеянными прохожими, в голову не приходило. Вопросы отпали сами собой, когда ни к вечеру первого дня, ни к утру, ни к ночи второго дня мне не захотелось есть. Совершенно. Даже не было довольно привычной мысли, что это нужно, которая преследовала меня по жизни - я никогда не питала страсти к еде и часто приходилось есть без всякого на то желания.
Также я не чувствовала холода. Нет, тактильные ощущения остались, я все еще ощущала, что снег холодный, но сама - не замерзала. Не чувствовала и какого-либо дискомфорта от погоды или отсутствия привычных для человека удобств. Не было брезгливости от близкого соседства с мусорными баками. А также мне совершенно не хотелось спать. Все это подтверждало мои сомнения о том, что я уже не совсем живая.
Единственное, что не вписывалось в эту теорию - страх. Страх тогда, когда я впервые увидела, что оставляю птичьи следы. Любопытство, жгущее изнутри при взгляде на свое отражение. Паника, которую я испытала, когда ребенок побежал на меня. Возмущение и бессилие, когда я стала свидетелем похищения у одной прохожей сумки. Восторг от ночного города с птичьей высоты. Надежда, что это сон или что за мной придут и все объяснят... Я была сторонником мнения, что за смертью приходит если не забвение, то покой и пустота. Их не было, и это останавливало меня от поспешных выводов.
На четвертый день пришло понимание, что никто не придет, и ответы нужно искать самостоятельно.
***
Не знаю, сколько кружила над городом в поисках знакомых мест. Мне кажется, несколько раз я пролетела над одним и тем же районом, не узнавая. Было чувство, что за эти четыре дня город неуловимо изменился. Подозрения подтвердились, когда, устав бесцельно летать между домами, я опустилась на первый попавшийся фонарный столб и, поглядев вниз, увидела табличку: "2/36 Панкратьевский переулок". Моей первой мыслью было: "Не может быть!", ведь именно в этом районе я прожила всю свою жизнь, но... но сейчас я не узнавала это место. Никогда, сколько я себя помню, напротив дома с этой табличкой не было церкви.
Минут двадцать я рассматривала белые стены самой церкви и светло-голубые - колокольни, внимательно вглядывалась в зеленые купола, блестящие в закатном солнце золотые кресты, розовый забор и икону над входом. На то, как люди проходят мимо, а некоторые, перекрестясь, входят внутрь. Странное, непривычное зрелище... Нет, я ничего не имею против христианства в целом и церквей в частности, но из моей памяти еще не стерся супермаркет, который стоял здесь, сколько я себя знаю. Это было... очень странное чувство.
Услышав собственное встревоженное "кар", все-таки заставила себя вновь взлететь и полетела смотреть, что еще изменилось. Вход в метро остался на месте, магазины стояли так же, как раньше, даже сквер был на месте, не радуя в это время города пышной зеленью. Галдели воробьи, облепившие куст так, словно молодые листики, шуршали шинами машины, о чем-то переговаривались люди, гудели провода... И за всем этим шумом я не сразу услышала веселый смех:
- Эй! Э-эй! Ты, в курточке, лети к нам! Мы тебя здесь еще не видели!
Повернувшись, я увидела поистине сюрреалистическую картину - на ветках дерева, спокойно, словно на какой-нибудь скамеечке, сидели три девушки. Одна, что сидела на ветке повыше, была одета в настоящий русский сарафан с вышивкой. У нее была длинная коса и милое, румяное личико - ей можно было бы дать максимум лет шестнадцать, но в глазах было что-то странное... да и выглядела она не как современная девушка, решившая нарядиться в народный костюм, а словно действительно была из другой эпохи. Вторая, на ветке пониже, в свою очередь словно задержалась в XX веке - на ней была строгая коричневая юбка до колен и белая рубашка, явно парадная, заткнутая за пояс. Впрочем, будь ей лет шестьдесят, я бы не обратила на это внимание, посчитав нормальной одеждой, но она была молода, не старше двадцати трех. Ее сложно было назвать красивой - просто лицо, без изысков, с неуловимо немецкими чертами, крепкое телосложение, волосы забраны наверх в строгой, но немного растрепанной прическе и руки, испачканные в машинном масле. Но улыбалась она приветливо и, скорее всего, именно она меня окликнула. Третья, устроившаяся на самой низкой ветке с другой стороны дерева, была одета в белую ночную рубашку до пят. У нее были короткие светлые волосы и немного косые глаза разного размера; она улыбалась, глядя куда-то перед собой, и молчала. Возраст и национальность по ней определить было сложно.
Присев на фонарный столб напротив них, чтобы видеть всех троих, я разглядывала девушек так долго, что... в какой-то момент их очертания начали таять, как мое отражение в зеркале, и на их месте появились черные с серым птицы - вороны. Пораженная увиденным, взмахнула руками так, что чуть не свалилась вниз.
"Верхние" девушки засмеялась - русская девушка прикрыла рот ладошкой, немка хохотала, не стесняясь; "нижняя" осталась безучастна.
- Кто вы?.. - тихо, неуверенно спросила я, боясь, что сейчас они возьмут и исчезнут, точно мираж.
Ответ держала "средняя" девушка. В ее голосе едва уловимо действительно слышался немецкий акцент, жесты были уверенные и спокойные - сначала она приложила раскрытую ладонь к груди, а затем поочередно указала на остальных.
- Я Марьям. Это Аксинья, а это Наташа. Мы городовые. Как и ты.
- Кто?.. - переспросила я. - "И я"?..
- Ой, Маш, кажется, она новенькая! Как здорово! - с почти детской улыбкой воскликнула девушка с косой, которую мне представили, как Аксинью. И, уже обращаясь ко мне, добавила: - Тут вернее будет спросить не "кто", а "чьи".
Глядя на нее, хотелось улыбаться, но я была в смятении и замешательства, потому смогла лишь непонятливо нахмурить брови.
- Что это значит?..
- Мы - глаза и уши Городового, - пояснила Марьям. Наверно, пояснила. Мне, к сожалению, понятней не стало.
- Я все равно не понимаю... - беспомощно отозвалась я. - Что происходит? Четыре дня назад я увидела девушку с малахитовыми глазами, она задала мне вопрос, и меня стукнули по голове... Я очнулась, и увидела, что я птица. И... и... я думала, что я умерла! А когда я оглядывала город, он по-странному изменился... Я не понимаю, что происходит. Объясните.
Я смотрела то на одну, то на другую, стараясь ни на одной не задерживать взгляда слишком долго, чтобы они снова не начали пропадать. Но ответ пришел, откуда не ждали - та девушка, которая сидела ниже прочих, словно очнулась, посмотрела на меня более-менее осмысленно и проговорила негромко:
- Мы - городовые. Нас создал Городовой, вычеркнув из хода истории. Вытащил из контекста, понимаешь? Ты жила, как-то влияла на окружающих тебя людей... влияла каждый миг своей жизни, хотя бы просто тем, что была в том или ином месте, а не где-то еще. Но Городовой увидел вероятности будущего, в которых твое существование чем-то навредило существованию города. И тебя вырвали из контекста, словно тебя никогда не было. Тебя никто не помнит, тебя вычеркнули из их памяти, и поэтому история изменилась.
Глядя на нее и слушая, что она говорит, мне было намного легче поверить, что она сумасшедшая, эта Наташа. Но, посмотрев на Марьям и Аксинью, которые оставались серьезными, я поняла - если с ума сошла она, то и я тоже. Вот только никак не укладывалось у меня в голове, как это возможно - "вырвать из контекста"? Что это значит? И что это такое - "история изменилась"? Не в силах собраться с мыслями, я задала самый нелепый вопрос, какой только могла:
- А... куда исчез магазин на Сретенке?.. Откуда там взялась церковь?..
- Раз магазина нет в этой реальности, в реальности без тебя, значит, ты как-то повлияла на то, что он появился, - мудрым тоном заметила Наташа, глядя на меня чуть боком - так ей, кажется, было лучше видно.
- Да как я могла на это повлиять?! Я ведь не строить, даже не думала об этом! И денег у меня никогда не было, чтобы вкладывать в подобные проекты! И идей я никогда никому таких не подкидывала!
Наталья в ответ лишь рассеянно улыбнулась и покачала головой, словно общалась с ребенком, который никак не мог запомнить, что два плюс два - четыре. Вмешалась Марьям, спокойно пояснив мне:
- Мы очень редко так прямо влияем на ход событий. Часто хватает простого взгляда с каким-то прохожим, чтобы изменить его или свою жизнь. Или, наоборот, помешать кому-то невзначай коснуться друг друга...
Немка улыбнулась, поджав губы, но дружелюбно. Я смотрела на нее непонимающе, пока... перед глазами не замелькали какие-то картинки... полустертые видения из давнего прошлого... Я увидела маленькую девочку, в которой не без труда узнала Нину - мы с ней вместе ходили в один детский сад. Мне вспомнилось, как мы с ней дружили в те годы, играли вместе и были, что называется, "не разлей вода"... Самые счастливые мгновения моей жизни! Но не прошло и секунды, как я увидела другую картину - Нина сидела перед шкафом с игрушками и играла с мягким медвежонком, в полном одиночестве. Меня нигде не было, и какое-то седьмое чувство подсказывало, что меня и не могло там быть, никогда. И Нине было одиноко. Она одевала платочек на медвежонка и что-то рассказывала ему, а остальные дети словно не замечали их. Третья четкая картинка - Нина пришла с мамой в церковь, и пока та ставит свечку, девочка большими, восторженными глазами смотрит на икону и про себя просит доброго Боженьку, чтобы он послал ей друзей. Ее замечает какой-то прихожанин, и что-то неуловимо изменяется в его лице при виде маленькой девочки в белом платочке, при взгляде на ее искреннюю и открытую веру... Случайное, совершенно случайное событие, всего один миг, а за ним последовала целая череда событий. И когда Москонцерт не смог профинансировать свой проект относительно Храма Троицы в Листах, храма, который стоит там с 1635 года, который хотели превратить в концертно-репетиционный зал, знакомый того прихожанина вспоминает рассказ своего друга и... влияет на решение возобновил реставрацию, не дав тем самым снести уникальный памятник архитектуры и построить на его месте супермаркет. Всего одно случайное событие...
Вынырнув из этой круговерти собственной памяти и той истории, которая не существовала в моей реальности, я потрясенно посмотрела на девушек. Наташа вновь ушла в какую-то странную прострацию, а Аксинья, пересев на ветку к Марьям, с восторгом рассказывала ей о том, что, кажется, это правда - дочка Хозяйки Медной горы действительно приехала в гости к нашему Городовому. Я тихо кашлянула, привлекая их внимание, и потрясенно прошептала:
- Неужели всего лишь то, что я подружилась с Ниной... помешало случиться тому, что случилось?.. Как такое возможно?..
- Все мы связаны, - отозвалась немка, поглядев на меня.
- Да?.. Но... зачем... "вырывать из контекста"?.. Ну, не было бы этой церкви, но ведь никто особенно от этого не страдает... не страдал в моей реальности.
- Наташа же сказала: Городовой видит вероятности будущего. Значит, в том будущем, в котором была ты, произошло что-то, что поставило под удар существование города. И, чтобы этого не допустить, тебя убрали. Все просто. Если ты заглянешь в себя, ты поймешь, почему это случилось.
Я помотала головой - не хочу. Может быть, как-нибудь потом... но не сейчас. Сейчас на меня хватит вероятностей, воспоминаний и разветвлений реальности. Проведя ладонью по лицу, словно прогоняя морок, Вздохнула глубоко. И, посмотрев на Марьям, поинтересовалась осторожно, мысленно сложив что-то для себя:
- А вы? Вы тоже как-то могли повлиять на историю этого города? А ты, Марьям? Ты ведь не местная, я правильно понимаю? Значит, городовые могут летать из города в город?
Украдкой я взглянула на Наташу и Аксинью. Первая по-прежнему находилась в каком-то своем счастливом трансе - то, что он счастливый, можно было понять по блуждающей улыбке. А вторая спокойно сидела на ветке, покачивая в воздухе ногой, словно сущий ребенок. Каким-то седьмым чувством я понимала, что из всех нас она тут самая взрослая, но... все равно почему-то не желала говорить. Кстати, говор у нее был слегка необычный - звучало в нем что-то такое... словно старорусское.
Пока я переводила взгляд на девушек, избавляясь от видения ворон, Марьям принялась отвечать на мои вопросы:
- Нет, городовые не могут покидать своего города. В каждом городе - свой Городовой и свои городовые. Я оказалась московской городовой по, можно сказать, случайности. Тетка у меня тут заболела. Это было в тридцать восьмом году. Родственников у нее других не было, вот я и взялась ухаживать за ней... Она старая уже была, не долго жить-то осталось. А там уже война началась... и... в общем, если бы меня не вырвали из контекста, Москва была бы разрушена. Не буду вдаваться в подробности, как бы это случилось. Одно скажу - страшно бы это было. Правильно меня "вырвали". А вот Аксинья...
- Да сама уж расскажу, Маш, - отмахнулась красна девица и улыбнулась мне ласково - Я во времена Ивана Грозного жила, боярская дочка я. Пока росла, дружила с Анастасьей Романовной. Вместе с ней и на смотринах была, когда царь себе невесту смотрел. Как я радовалась, что его глаз не на меня пал! Я уже в ту пору влюблена была. Вскоре после царской свадьбы и замуж вышла... Да не о том речь. Я у Анастасьи в подружках ходила. И, когда у нее первый мальчик родился, я ему нянькой должна была стать... Он бы не утонул, и вырос бы славным парнем. Династия Рюриковичей бы не прервалась...
- И что в этом плохого? - с искренним интересом спросила я, когда Аксинья замолчала, о чем-то глубоко задумавшись - видно, погрузившись в те далекие времена. Грустно улыбнувшись, девушка отозвалась:
- А не знаю. Может, для Руси и лучше было бы так. А вот Москва... Москва бы сгорела. И потому я тоже городовой стала. А, ты знаешь, вместе с мальчиком Настасьи, и мой сыночек бы рос... Мы его так с мужем хотели... Я его даже в чреве своем еще не почувствовала, что уж говорить о том, чтоб на руках подержать...
Аксинья замолчала, и все остальные вместе с ней. Только город продолжал шуметь где-то рядом, только люди говорили между собой, не зная, какой диалог идет прямо над их головами... Это очень странное чувство - быть частью города, но и не быть ею одновременно. Невидимый, неслышимый среди людей, среди шума, домов, чьих-то жизней и судеб...
Пока тянулась наша тишина на троих, у меня что-то щелкнуло в голове. Посмотрев на Аксинью другими глазами, я уточнила:
- Постой... Значит, мне не показалось, и ты правда из XVI века? Получается, тебе уже почти пятьсот лет? А как же... получается, мы все теперь навечно городовые?
- Нет, что ты, - сухо улыбнулась Марьям, в то время как глаза ее улыбались по-настоящему. - У нас есть задание, выполнив которое, мы становимся свободными. Нужно записать сотню историй из жизни города и его жителей. Эти истории складываются в хроники города. Поэтому я и сказала, что мы - уши и глаза Городового.
- Эм... А как писать, если я, вот... - тут я взмахнула рукой, прикасаясь к снегу на проводе рядом - я его почувствовала, но взять не смогла, - ...все насквозь прохожу.
- Это фигурально выражаясь, - ласково отозвалась Аксинья. - На самом деле - нужно всего лишь по собственному желанию стать свидетелем всей истории. Ты пока еще не освоилась, но скоро узнаешь, что можешь кое-что еще, помимо полетов в виде птицы и разглядывания вероятностей, связанных с тобой.
- Ты сможешь отдаляться от птицы, - подхватила Марьям. - Ведь птица не может попасть в чужой дом - это выглядит странно. Ворона будет сидеть на подоконнике или просто рядом, а ты сможешь ходить по квартирам. Невидимая, бестелесная. Правда, не во все дома вход открыт... Но это ты потом поймешь. Потом, если это будет важно для истории, ты иногда сможешь заглядывать в чужие мысли. Одного только ты не можешь...
- ...влиять на события, - тихо закончила предложение Наташа, снова возвращаясь к нам. Кстати, интересно, а почему она стала городовой?.. - Что бы ни происходило на твоих глазах, ты не сможешь ни помешать, ни стать участником. Это будет порой очень тяжело...
Я кивнула, вспомнив, как уже недавно стала свидетелем ограбления. Интересно, тот случай можно уже считать историей? Вряд ли. Ведь у каждой истории должно быть начало и осмысленный, какой-то логический конец. Я ведь не знаю, что было в сумке у той женщины, что побудило так поступить грабителя, чем это все закончилось для него - его осудили или просто не нашли, или вовсе не искали? Невольно нахмурившись от этой мысли, поинтересовалась с любопытством:
- А сколько у вас уже историй?
- Шестьдесят три, - отозвалась Наташа.
- Сорок четыре, - ответила Марьям со своей поджатой улыбкой.
- Три, - спокойно сообщила Аксинья. На мой удивленный взгляд, она улыбнулась и пожала плечами: - Это наша обязанность, но никто не ограничивал сроки. Даже если я соберу всю сотню историй, уйти отсюда я до сих пор не готова.
Я кивнула и вздохнула. Как все это странно... Может, все-таки сон?.. Но город шумит, город живет, я чувствую его своею кожей. Я вижу то, что вижу, и знаю то, что знаю. И...
- Кстати. Меня зовут Екатерина. Можно просто - Рина.
@музыка: Халдейка - "Грифон"
@настроение: ...спящее...
@темы: рассказы, зарисовки, городовые, поговорим о том, "чего нет"?, городской призрак
-
-
27.03.2012 в 02:38-
-
27.03.2012 в 05:15Было бы неплохо чуть-чуть пошлифовать предложения, наверное, но читается хорошо и так))
-
-
27.03.2012 в 10:58Harigane, тебе спасибо ^^
Я знаю, надо бы... Но пока не в состоянии...
-
-
27.03.2012 в 20:17-
-
27.03.2012 в 20:21